10 важнейших научных событий 2015 года

ИЛЬЯ ХЕЛЬ

На Марсе нашли воду

Существование воды на Марсе обсуждалось десятилетиями. Чем больше мы изучали Красную планету, тем более очевидным становилось, что когда-то Марс был процветающей планетой с атмосферой, жидкой водой и, возможно, жизнью. Давно известно, что на Марсе сохраняется лед и водяной пар, но присутствие жидкой воды подтвердилось только в этом году.

В октябре 2015 года NASA объявило, что команда MRO обнаружила свидетельства того, что жидкая вода до сих пор присутствует на Красной планете. И хотя ученые не до конца понимают источники этой воды, они знают, что она стекает по стенкам каньонов и кратеров во время теплых летних месяцев Марса.

Конечно, это открытие подлило масла в огонь нашей заинтересованности в поиске жизни на Марсе. До этого мы довольствовались идеей того, что когда-то Марс, возможно, действительно хранил жизнь, миллионы или миллиарды лет назад. А теперь мы, хотя пока и не можем проверить напрямую, питаем надежду, что жизнь до сих пор гнездится на Красной планете.

Тем не менее процесс анализа новых источников воды (которые имеют скользкое название «recurring slope lineae», буквально «повторяющиеся наклонные линии») будет медленным и методичным. Существует опасение, что микробы с Земли могут заразить эту воды, поэтому марсоход «Кьюриосити» вряд ли будет анализировать потоки воды, даже если найдет их. Новая и вместе с тем старая и хорошо забытая задача, с которой столкнулись исследователи космоса, лежит в разработке космического аппарата, избавленного от микробов, для дальнейших исследований.

Проект «Ноев ковчег»

Несмотря на громкое имя, проект «Ноев ковчег» не заключается в сборе примеров всех животных на Земле — только их ДНК. Ученые МГУ хотят построить самый большой репозиторий ДНК в истории и планируют хранить генетический материал каждого типа существа на планете.

После того как о проекте было заявлено в конце 2014 года, началась работа по первой фазе в 2015 году, с надеждой, что весь проект будет завершен к 2018 году. Один только первый этап, по оценкам, обойдется в 19 миллионов долларов, но это не проблема, поскольку «Ноев ковчег» получил крупнейший научный грант от российского правительства — порядка 194 миллиона долларов.

Хотя этот проект будет крупнейшим в своем роде, существуют и другие подобные программы. Millennium Seed Bank — крупная программа по сохранению, Frozen Ark Project в Великобритании тоже хранит ДНК видов под угрозой исчезновения. В Вашингтоне, округ Колумбия, Национальный музей естественной истории в настоящее время хранит крупнейший биорепозиторий в мире, насчитывающий 4,2 миллиона образцов.

Работа над установкой «Ноева ковчега» началась, к моменту окончания площадь ее будет измеряться почти в 430 кв. км. Клеточный материал будет храниться в заморозке и, возможно, использоваться в будущем для возвращения вымерших видов к жизни.

«Новые горизонты»

До недавнего времени у нас было весьма ограниченное представление о Плутоне, рыжеволосом пасынке Солнечной системы. Наши изображения карликовой планеты предоставляли больше вопросов, нежели ответов, и умоляли повысить их качество. В июле 2015 года мы, наконец, получили, что хотели, когда космический зонд «Новые горизонты» осуществил облет Плутона и отправил нам невероятные высококачественные снимки карликовой планеты, которые показали ее совершенно по-новому.

Снимки «Новых горизонтов» обеспечили нам сокровищницы с информацией о географических особенностях Плутона: длинные горные хребты, равнина в форме сердца Спутник Планум, текущий по равнинам Плутона лед и многое другое. Мы также получили возможность бросить близкий взгляд на крупнейшую луну Плутона Харон.

Успех «Новых горизонтов» прошел долгую кузню. Зонд был запущен в 2006 году и сделал облет вокруг Юпитера в 2007 году. Это не только разогнало космический аппарат с помощью гравитации гиганта, но и позволило проверить бортовые инструменты зонда.

После этого, космический аппарат был погружен в спячку и проспал 5 миллиардов километров, пока не достиг Плутона к началу 2015 году. Теперь, когда его облет карликовой планеты завершен, «Новые горизонты» движется к объекту в поясе Койпера, на который мы сможем взглянуть уже в 2019 году.

Открытие Homo naledi

Родословная человека пока не раскрыта в полной степени, но мы узнаем о ней все больше и больше с течением времени. И в этом году тоже узнали, когда обнаружили Homo naledi, недавно описанный вымерший вид гоминид, который, как считают ученые, был членом рода Homo. Homo naledi был обнаружен в сети известняковых пещер в Южной Африке, известных как «Колыбель человечества».

Это открытие было сделано на самом деле в 2013 году, когда несколько любителей спелеологии наткнулись на окаменелости. После обширного поиска было восстановлено 1550 скелетных частей, принадлежащих по крайней мере 15 особям. Потребовалось время для тщательного восстановления и анализа костей, который и привел к открытию Homo naledi и официальному объявлению открытия в сентябре 2015 года.

Ли Бергер, антрополог во главе команды, описавшей Homo naledi, заявил, что это был новый вид рода Homo. Однако другие решили подождать, пока не появятся другие данные. В декабре 2015 года мы даже пока не определили возраст этих костей. На основании анатомических особенностей, эксперты считают, что Homo naledi могли жить примерно в то же время, что и Homo erectus с Homo habilis, то есть порядка двух миллионов лет назад.

Антропологов заинтересовало расположение костей в открытии Homo naledi. Мертвые, казалось, были погребены в могиле. Погребальные практики для таких примитивных видов, как Homo naledi, беспрецедентны и вызывают новые вопросы об эволюции человека.

Карта эпигенома

Еще в 2003 году ученые завершили один из самых амбициозных проектов в истории биологии — геном человека. И все же, в то время как геном можно считать дорожной картой, показывающей все гены, составляющие нашу ДНК, эпигеном отслеживает все изменения в структуре и функции этих генов.

Картирование эпигенома считалось более трудным и более полезным, чем картирование генома. Понимание функций различных типов клеток и, что более важно, умение «включать» и «отключать» их влечет обширные медицинские последствия. Такие изменения могут вызывать множество заболеваний вроде рака, диабета, Альцгеймера.

В начале 2015 года ученые представили карту эпигенома, подробную коллекцию из 111 различных типов клеток человека. За этим быстро последовали десятки статей и очерков, которые объяснили потенциальные последствия этих новых открытий.

Проект картирования Roadmap Epigenomics Program далек от завершения. Он был запущен в 2008 году на 240 миллионов долларов, выделенных правительством США, и потребует 10 лет на завершение.

Открытие Kimbetopsalis simmonsae

Kimbetopsalis simmonsae — не только вымершее животное с труднопроизносимым названием, это также одно из самых ранних из обнаруженных млекопитающих. Оно жило порядка 65 миллионов лет назад и считается млекопитающим, которое пережило вымирание, положившее конец динозаврам. Анатомия и рацион питания ново обнаруженного вида предоставили нам прекрасные догадки о том, как млекопитающие «перехватили» инициативу после вымирания динозавров и стали доминирующей группой животных.

Названы они в честь Kimbeto Wash, района Нью-Мексико, где были обнаружены эти окаменелости, с psalis («ножницы»), означающими прекрасно сохранившиеся зубы-лезвия. Simmonsae — в честь палеонтолога Нэнси Симмонс. Размеры этого млекопитающего оцениваются в 1 метр в длину и 10 кг весом.

Kimbetopsalis simmonsae были частью мультитуберкулятов, ранней группы млекопитающих, которые произошли во время юрского периода и развивались вместе с динозаврами. После вымирания динозавров мультитуберкуляты процветали в течение 100 миллионов лет, прежде чем уступить место грызунам и всецело исчезнуть.

Этот конкретный мультитуберкулят был частью подмножества taeniolabidoids, обнаруженных по всей Северной Америке и Азии. По сравнению с другими taeniolabidoids, которые появились раньше, Kimbetopsalis simmonsae были много крупнее. Отсутствие опасных хищников и мощные зубы этого животного позволяло ему лакомиться шведским столом пышной растительности в период палеогена, что способствовало их росту.

Первый в мире силиценовый транзистор

Несколько лет назад аллотроп углерода под названием «графен» называли «чудом» в мире нанотехнологий. Образуемый в атомных масштабах, он был в 200 раз прочнее стали, почти невидимый, прекрасно проводил тепло и электричество. В 2015 году и другой продукт стал притчей во языцех: силицен.

Это новая форма кремния, которая появляется в слоях толщиной в один атом. Теоретически, электрические свойства силицена показывают, что его можно использовать для производства чрезвычайно маленьких и мощных компьютерных чипов. Но на самом деле работать с этим материалом очень сложно, даже при испытании его базовых характеристик.

В феврале 2015 года ученые добились успеха в создании первого силиценового транзистора в мире. Совместные усилия американских и итальянских ученых дали свои плоды, а их работа была подробно описана в журнале Nature Nanotechnology.

Команда сообщила, что им уже удавалось построить несколько транзисторов, используя этот метод. В соответствии с их тестами производительности, силиценовые транзисторы раскрывают свой теоретический потенциал. Тем не менее ученые не уверены, будет ли этот метод коммерчески жизнеспособным в более крупных масштабах. Если так, то силицен, по их мнению, может вытеснить графен в будущем нанотехнологий, поскольку с ним проще работать.

Мясо из водорослей

Весь мир поедает бекон, зная, что это не самая здоровая пища в мире. Но что, если бы существовал тип бекона, который был бы полезен для вас? Это был бы своего рода Святой Грааль в гастрономии. Ученые из Университета штата Орегон ведут поиски в этом направлении.

В прибрежных районах Атлантики и Тихого океана водятся водоросли под названием дульсе. Их собирали и поедали в течение многих столетий, так что это открытие далеко не ново. Дульсе входят в группу «суперпищи», которую обычно поглощают люди, желающие похудеть. По сравнению с морской капустой, более известными водорослями, дульсе имеет в два раза большую питательную ценность.

Исследователи из штата Орегон работали над новыми штаммами дульсе как над потенциальным источником питания для морских ушек (моллюски такие, вкусные). Хотя у них не получилось, выяснилось нечто более интересное и странное, когда дульсе жарили: на вкус они как бекон. Ученые быстро поняли, что у этого нового штамма водорослей есть огромный потенциал стать пищей для всего человечества. В настоящее время они занимаются изучением коммерческих аспектов доведения своей находки до общественности.

Не удивлюсь, если бекон дульсе станет новым лакомством для всего мира в ближайшие годы.

Возвращение шерстистого мамонта

Генная инженерия является одной из наиболее спорных областей научных исследований. Ученых, копающихся в генетическом материале, часто называют «изображающими Бога», что, разумеется, разжигает много споров на тему моральных и этических последствий.

Одна из таких технологий известна как CRISPR, «короткие палиндромные повторы, регулярно расположенные группами». Эту технику можно использовать для модификации одного гена, множества генов и, теоретически, целого генома. Некоторые ученые считают, что она может существенно повлиять на процесс старения. Другие думают, что CRISPR можно использовать для модификации целых видов проблемных животных (тех же бактерий), параллельно с этим создавая сверхкультуры урожая, производя революцию в сельском хозяйстве.

CRISPR также можно использовать для обращения вымирания. Идея возвращения вымерших видов обратно к жизни, возможно, когда-то была зарезервирована для научно-фантастических фильмов, но теперь эта возможность совершенно реальна, пока у нас есть ДНК животного. Ученые уже начали это делать, вставляя ДНК шерстистых мамонтов в клетки азиатских слонов.

Несколько лет назад мы картировали целый геном шерстистого мамонта. С этой информацией может быть теоретически возможно воссоздать полную ДНК шерстистого мамонта и внести ее в геном его ближайшего родственника, азиатского слона. По состоянию на конец 2015 года мы имеем здоровые слоновьи клетки с ДНК шерстистых мамонтов в них. Но это шаг в сторону возвращения животных, которые вымерли 3300 лет назад.

Мегаздания инопланетян

После нескольких лет изучения, астрономы объявили об открытии своеобразной звезды с невнятным названием KIC 8462852 в сентябре 2015 года. Она также известна как «звезда Табби», названная в честь ведущего автора открытия Табеты Бояджян. Эта звезда попала в заголовки СМИ за свое странное поведение в виде непредсказуемых и беспорядочных колебаний освещенности.

Обычно свет звезды блокируется объектами на орбите на несколько часов или дней с регулярными промежутками времени, которые можно предсказать, как только вы узнаете орбитальное поведение звезды. Но звезда Табби вела себя настолько странно, что люди начали задаваться вопросом: а не инопланетяне ли там мельтешат на орбите?

После того как СМИ обратили внимание на звезду, начали говорить, что на орбите звезды в 1500 световых лет от Земли обнаружены мегаздания инопланетян. Справедливости ради, существование таких структур предполагалось учеными уже давно. Развитые цивилизации могли бы теоретически строить сферы Дайсона на орбите звезды, чтобы использовать ее практически безграничный источник энергии целиком и полностью.

Ученые были немного более сдержанны и скептичны, но и они не исключали инопланетян полностью. По состоянию на конец 2015 года, мы почти уверены, что никаких инопланетян там нет, но до сих пор не нашли адекватного объяснения поведению звезды.

Мы знаем, что это не планета, поскольку даже гигант Юпитер затемняет яркость Солнца всего на 1%. Звезда Табби испытывает помутнение в 22%. Чтобы вызвать такое, планета должна быть размером с ползвезды. Другие теории включают в себя облако пыли и мусора, парад комет и звезду неправильной формы.

Year in review: Alzheimer's protein behaves like a prion

BUILDUP  Amyloid-beta (brown) accumulated in the front of the brain in a person who received injections of cadaver-derived growth hormone as a child, suggesting that the injections were contaminated with A-beta, researchers reported this year. 

Amyloid-beta might spread in rare cases

BY 

LAURA SANDERS

Under rare conditions, an Alzheimer’s-related protein may have jumped between people, scientists reported this year (SN: 10/17/15, p. 12). If true, that observation, the first of its kind, could recast the way scientists view the disease. “This was a highly unusual finding,” says John Collinge of University College London.

Scientists already had hints that the protein in question, amyloid-beta, behaves like an infectious prion, a misshapen protein that coaxes other proteins to misfold and spread from cell to cell. In a study reported in Nature, Collinge and colleagues found A-beta buildup in four of eight postmortem brains from people who had received growth hormone injections derived from cadavers. Because A-beta buildup is rare in relatively young people — all were between the ages of 36 and 51 — the finding suggests that the buildup might have been seeded by growth hormone contaminated with A-beta.

This result adds to evidence that prions may be behind Alzheimer’s disease as well as other neurodegenerative disorders such as Parkinson’s and Huntington’s. But some scientists caution that it’s too soon to label these disorders as prion diseases. Prion diseases such as mad cow disease, and the related kuru (a disorder spread through ritualistic brain eating) and Creutzfeldt-Jakob disease in humans, evoke fear of contagion. But, as with these established prion diseases, there’s no evidence that Alzheimer’s or other neurodegenerative disorders spread through typical, everyday contact, scientists agree.

Yet thinking of neurodegenerative diseases as prionlike may ultimately reveal new ways to stop or prevent them, scientists say. Removing normal proteins before they are corrupted, for instance, might be one way to block neural destruction.

Year in review: Big stride for superconductivity

UNDER PRESSURE  The compartment in the middle of this copper-titanium casing contains two diamonds that crush substances to enormous pressures. Experiments inside this apparatus showed that a hydrogen-sulfur compound is a superconductor at relatively high temperatures.

Hydrogen sulfide sets temperature record

BY 

ANDREW GRANT

After a two-decade hiatus, superconductors are again heating up.
A compound of hydrogen and sulfur, when crushed at more than a million times Earth’s standard atmospheric pressure, appears to whisk electrical current along without resistance at temperatures up to 203 kelvins. That’s not exactly balmy — it’s −70° Celsius — but the current record holder performs its magic at temperatures no higher than 164 kelvins.
A room-temperature superconductor would enable robust energy storage devices, MRI machines that don’t require liquid helium coolant and a new generation of levitating trains. But after more than a century of intense research, physicists still aren’t sure exactly which compounds are capable of reaching that goal. Any new superconductor, even one that requires high-pressure equipment installed in only a handful of labs worldwide, could lead physicists to more practical materials.

HOT ADVANCE Pressurized hydrogen sulfide is a superconductor at up to 203 kelvins (−70° Celsius), researchers reported this year. They are now exploring similar materials.

TTSZ/ISTOCKPHOTO

Mikhail Eremets of the Max Planck Institute for Chemistry in Mainz, Germany, and colleagues first reported superconductivity in hydrogen sulfide in December 2014. They took a small sample of the noxious, flammable gas, also known as sulfur hydride, and crushed it between two diamonds at extremely low temperatures. Measurements indicated that the electrical resistance dropped to zero and remained there even when the compound was heated to 190 kelvins (SN: 4/4/15, p. 11).
Though the finding was initially controversial, Eremets’ team bolstered the claim six months later by showing that the pressurized hydrogen sulfide expelled magnetic fields, a gold standard sign of superconductivity called the Meissner effect (SN: 8/8/15, p. 12). This time the team saw evidence for superconductivity at temperatures up to 203 kelvins, nearly 40 kelvins higher than a copper-based compound reported in 1994.
“The story is evolving in the right direction,” says Ivan Božović, a condensed matter physicist at Brookhaven National Laboratory in Upton, N.Y. Other labs have yet to confirm the Meissner effect, but a team in Japan has reported measuring zero resistance at high temperatures in hydrogen sulfide.
Eremets is already moving on to similar compounds. In August, his team reported that compressed phosphine is a superconductor at temperatures up to 103 kelvins. After decades studying relatively complex materials, physicists hope that these simpler compounds of hydrogen provide the ticket to unraveling the mysteries of superconductivity.

Year in review: Not all bodies act their age

FOR THE AGES  People age at different rates, but the underlying drivers of aging likely remain the same, scientists suggested in 2015.

Cells offer new clues to the mystery of growing old

BY 

MEGHAN ROSEN

Age was all the rage this year, as headlines about a provocative study blared what many people already suspected: People grow old at vastly different rates.

The study, out of Duke University, analyzed the health of nearly one thousand 38-year-olds and found that some resembled people a decade older while others appeared years younger (SN: 8/8/15, p. 10). Researchers determined this “biological age” based on health indicators such as body mass index, blood pressure and cholesterol level. The finding tapped into a mystery that has long captivated scientists and the public alike — “why some people can live to 120 with no disease, and others are already in bad shape at age 70,” says molecular biologist Martin Hetzer of the Salk Institute for Biological Studies in La Jolla, Calif.

A handful of recent studies have offered some tantalizing clues. Molecular mayhem within cells, scientists suggested this year, may lie at the root of aging. After examining populations of proteins in the brains and livers of rats, Hetzer and colleagues reported in Cell Systems that long-lived brain proteins appear to become damaged over time. “These are proteins involved in essential cellular functions,” Hetzer says. Unlike liver cells, brain cells rely on proteins that can survive for an animal’s lifetime. Some of those proteins help control messages that pass between brain cells, for example, while others help keep the cell organized. The breakdown of these proteins could be a key driver of aging, Hetzer says.

True age

Though they were all 38 years old, New Zealanders participating in a study reported this year differed in their biological age, which researchers determined based on various health indicators.

SOURCE: D. BELSKY ET AL/PNAS 2015

As could the unraveling of cells’ DNA, a study in Science suggested. In healthy young people, long stretches of DNA pack tightly together in neat bundles called heterochromatin. These bundles aren’t packaged quite so well in old people, researchers comparing DNA from the teeth of young and old people found (SN: 5/30/15, p. 13). The researchers originally identified the disorganization of DNA bundles in people with a premature-aging disorder known as Werner syndrome. The change in the 3-D architecture of the genome gives proteins easy access to stretches of DNA that are supposed to be tucked away.

Beyond the deterioration of proteins and DNA packaging, the body may age when essential barriers break down. When young stem cells in the brain divide, they build a wall that sequesters junky proteins into daughter cells. (This junk mucks with cellular machinery, a problem for stem cells churning out new brain cells.) But old stem cells aren’t so tidy, scientists reported this year in Science (SN: 10/17/15, p. 10). Old stem cells in the brain had worn-out walls inside an organelle called the endoplasmic reticulum. These weakened walls let cellular junk seep back in during division, cutting down on the stem cells’ ability to produce new cells.

Another protective wall, the blood-brain barrier, might also waste away with time. Usually this barrier guards the brain from dangerous toxins in the blood. But MRI scans measuring barrier permeability in living human brains found that old people had leaky walls around the hippocampus, a structure involved in learning and memory (SN: 2/21/15, p. 8). Researchers linked the leaky walls to damage to pericytes, cells found within the blood-brain barrier and crucial to its formation.

In normal human stem cells (left), DNA packs into tight bundles. But those bundles unravel in cells genetically altered to age prematurely (arrow, right), leading to enlarged nuclei.

W. ZHANG ET AL/SCIENCE 2015, REPRINTED WITH PERMISSION FROM AAAS

Differences in barrier integrity also showed up among old people. Those with learning and memory problems had more pericyte damage than healthy individuals of the same age, Berislav Zlokovic of the University of Southern California in Los Angeles and colleagues reported in Neuron. Breakdown of this brain barrier may kick off some of the cognitive troubles of old age, the authors proposed.

All in all, scientists continue to chip away at the mysteries of growing old. The molecular events identified this year add to previously discovered signs of aging — the shortening of telomeres, the protective caps on chromosomes, for example, and damage to mitochondria, the energy factories of cells. But the picture isn’t complete, or simple. Big questions remain, including how to distinguish healthy aging from disease, as well as the roles of genetics versus environment.

The next major challenge, Hetzer says, will be figuring out which cellular changes are merely a sign of aging and which changes are driving it.  Understanding these details could help scientists design antiaging drugs, says geroscientist Felipe Sierra of the National Institute on Aging in Bethesda, Md. “How we age is something we can control,” he says. “Trying to convince people to exercise or eat better has not worked, so we need an alternative.”

One day, doctors might prescribe drugs that fight aging, just like prescribing drugs for diabetes or high cholesterol. Now that sounds like a story that would make some headlines.

Top 10 Wines of 2015: From $20 Furmint to $8,540 Champagne

 Elin McCoy 

In 2015, I sampled about 3,500 wines from every continent but Antarctica in my never-ending search for the recommendable. My 10 most memorable bottles range from a great vintage of a rare riesling, to a pet-nat bargain from the Hamptons, to California’s über-classic cabernet. Taken as a whole, they communicate what’s important in the world of wine today (the rise of traditional winemaking styles and unfamiliar grapes, the new appeal of old champagne) and what might happen next (more hot young things out of Australia, among others).  

Arranged by price, my top picks of 2015:

2012 Kiralyudvar Tokaji Furmint Sec

 

Source: The Rare Wine Co.

2012 Kiralyudvar Tokaji Furmint Sec ($20)

Over lunch at Gramercy Tavern, I fell in love with this spicy, full-bodied Hungarian white that was on the by-the-glass list. Made from the furmint grape, it has chardonnay-like richness and riesling-like zing and minerality. Wines like this are why dry furmint is having its moment. For centuries the grape went only into the country’s expensive sweet aszu wines; this elegant dry version proves you don’t have to spend big bucks to drink great wine. It’s my bargain of the year.  

2015 Channing Daughters Pet-Nat Rosato

 

Source: Channing Daughters Winery

2015 Channing Daughters Pet-Nat Rosato ($27) 

Frothy pink, this slightly sweet pétillant naturel fizz from a Long Island winery in the Hamptons is all gulp-me-now pleasure. The growing popularity of pet-nat wines inspired the ever-experimental winemaker Christopher Tracy at Channing Daughters to jump on the trend. Last year was his first vintage, but I think he hit his stride in 2015 with an all-merlot rosé that’s fresh, fun, and irresistible.  

2012 Ben Haines Malakoff Vineyard Syrah

 

Source: Ben Haines Wine

2012 Ben Haines Malakoff Vineyard Syrah ($50) 

I was blown away by this pure, lavender-scented Australian syrah, made in the country’s cool-climate Pyrenees region, when I tasted it in New York with winemaker Ben Haines. Haines is a vineyard hunter, tracking down top spots for his own eponymous label (he also has another winemaking day job). This single vineyard syrah recalls a deep earthy-spicy northern Rhône wine and is a brilliant reminder of how young winemakers are reshaping the image of Australian wine. 

1999 Williams Selyem Sonoma County Pinot Noir

 

Source: K&L Wine Merchants

 1999 Williams Selyem Sonoma County Pinot Noir ($60) 

A big part of what makes a wine memorable is savoring it at the right time, in the right place, with the right people. This regional pinot from a famously cool vintage surprised me: It’s still juicy, but its mellow cherry, earth, and savory flavors and smooth, silky texture show how well California pinots can age. I shared it with close friends over dinner in Restaurant Daniel’s tiny Skybox, surely the most fabulous table in New York, where we watched the chefs through a big window. 

1961 Cuvee de la Commanderie du Bontemps Bordeaux Rouge

 

Photographer: Elin McCoy/Bloomberg

1961 Cuvée de la Commanderie du Bontemps Bordeaux Rouge ($135)

This highly unusual Bordeaux one-off was made by blending barrels of wine from one of the 20th century’s greatest vintages, contributed by famous Medoc chateaux belonging to the Commanderie du Bontemps trade association. It was poured at a dinner in the vat room at Château Lafite Rothschild.  Its aromas of truffles and licorice, cassis and spice flavors delivered a taste of history.

2012 Ridge Vineyards Monte Bello

 

Source: Ridge Vineyards

2012 Ridge Vineyards Monte Bello ($180) 

Comparing three vintages—1992, 2002, and 2012—of America’s greatest cabernet-based blends over lunch with winemaker Paul Draper was a huge treat. All three reds showed the kind of powerful structure, layered earth and fruit flavors, and elegant balance that Draper has pursued for decades at the rustic winery in the Santa Cruz mountains. The 1992 and 2002 show just how brilliantly this American “first growth” evolves as it ages, but the just-released 2012 was the highlight for me: It’s the 50th anniversary vintage of this classic cab. 

1996 Château Pichon Lalande

 

Source: Wine-searcher.com

1996 Château Pichon Lalande ($240)

At my first dinner at London’s posh, paneled Vintner’s Hall, rebuilt in 1668, I drank this delicious, silky-textured Bordeaux while sitting at a long table under a sparkly chandelier and eating Stilton Welsh Rarebit. The wine had developed all the cedary and tobacco notes you find in a perfectly aged example of what the British wine trade, well represented in black tie, still call claret. My impression failed to be dislodged by the vintage port, chocolates in the shape of swans, or the brass quintet that played “What shall we do with a drunken sailor.” 

1990 Trimbach Clos Ste. Hune Riesling

 

Source: Trimbach

1990 Trimbach Clos Ste. Hune Riesling ($450–$600)

One of the world’s great white wines, this Alsace riesling comes from a tiny 3-acre walled vineyard that has belonged to the Trimbach family for more than two centuries. I was thrilled to sample five vintages going back to 1975 with Jean Trimbach over lunch at New York’s Bouley. The famous 1990 got my top mark; it looks like warm gold and has such intense, layered flavors of apricots, smoke, and stones that they linger in your mouth for what seems like minutes.  

Sandeman Very Old Tawny, Cask 33

 

Source: The Thomas Collective

Sandeman Very Old Tawny, Cask 33 ($600) 

Heady aromas of allspice, toasted almonds, and sandalwood are only half the appeal of this amber-colored tawny port made from a single 50-year old cask. Luxurious flavors of curry, nutmeg, and marmalade kept my palate engaged, too. Unlike vintage port, tawnies mellow for decades in oak “pipes” before being bottled. Very old tawnies are now a thing, and this one was launched this year to celebrate Sandeman’s 225-year history. 

1966 Dom Pérignon P3 Champagne magnum

 

Source: Wally's Auctions

1966 Dom Pérignon P3 Champagne magnum ($8,540 at auction)

Serious tastings can be taxing work (I'm not kidding), but some are pure bliss and remind me why I love my job. At the Dom Pérignon Collectors Dinner atthe Modern, held during this year’s Fête du Champagne in New York, I sucked down every drop in my glass of this rare 1966 DP. Deep, complex, toasty, and almost smoky, it was one of the evening’s 12 stellar vintages. The 1966 stood out as the most perfect Dom Pérignon I’ve ever drunk. 

 Elin McCoy is the wine critic for Bloomberg Pursuits. Follow her on Twitter at @elinmccoy and at elinmccoy.com, or e-mail your wine questions toelinmccoy@gmail.com

Year in review: Breakthrough gene editor sparks ethics debate

Researchers use CRISPR to edit nonviable human embryos

BY 

TINA HESMAN SAEY

A revolutionary gene-editing technology made headlines this year as much for the ethical and societal issues it raised as for the scientific accomplishments it enabled.

CRISPR (pronounced crisper) burst on the scientific scene in 2012, when researchers transformed what had originally been identified as a rudimentary immune system in bacteria into one of the most powerful tools in molecular biology. Composed of RNA and an enzyme that slices up invading viruses, CRISPR allows researchers to edit nearly any gene in any organism much more precisely and efficiently than older methods.

Many people hope doctors will soon find a way to use the gene editor to fix mutations that cause genetic diseases, a boon for gene therapy. But that potential also comes with big concerns about the possibility of human germline editing — altering eggs, sperm, embryos or other tissue in such a way that the change could be inherited (SN: 5/30/15, p. 16). Those concerns came to the forefront in April when researchers in China announced that they had attempted to use the system to edit nonviable human embryos (SN Online: 4/23/15). The experiment was partially successful, but the team concluded that there are still hurdles to overcome before CRISPR is safe for clinical use. Publication of the paper horrified many in the field who were already calling for a moratorium on human germline editing. The wider public started thinking again about designer babies and a real-world Gattaca.

In early December, an international summit of experts convened by the U.S. National Academies of Sciences and Medicine, the Chinese Academy of Sciences and the United Kingdom’s Royal Society hashed through scientific, ethical and governance issues associated with human gene editing. “We’re on the verge of a technological breakthrough that could change the future of mankind, and we should not blindly charge ahead,” said U.S. Rep. Bill Foster, a member of the House Committee on Science, Space and Technology.

CRISPR is a major improvement over previous gene-editing systems because it doesn’t require researchers to customize proteins for every DNA cut. Instead, researchers design an RNA that binds to the gene to be edited. The RNA guides an enzyme called Cas9 to the gene, where the enzyme snips the DNA. Depending on the goal, the editing system, officially known as CRISPR/Cas9, can disable or repair a gene or paste a new gene in the specified location. Researchers can create a usable CRISPR system in days, compared with weeks or months for other systems, says Mark Osborn, a molecular geneticist at the University of Minnesota Medical School in Minneapolis.

Easier editing

Compared with existing gene-editing technology, the CRISPR/Cas9 system is simpler to develop and faster to produce.

Platform	Year developed	First used in live animals	Time to do an experiment
Zinc finger nucleases	1996	2002	Months/year
TALENs	2010-2011	2011	Week(s)
CRISPR/Cas9	2012	2012-2013	Days

SOURCE: M. OSBORN/UNIV. OF MINNESOTA

The technology was first described by Jennifer Doudna of the University of California, Berkeley, Emmanuelle Charpentier of the Max Planck Institute for Infection Biology in Berlin and colleagues. But Feng Zhang of the Broad Institute of MIT and Harvard (SN: 10/3/15, p. 20) won the patent rights after submitting evidence that he was the first to devise gene editors based on CRISPR. The researchers’ universities are now embroiled in a lawsuit over who invented the technology first.

Almost immediately after the technology debuted, scientists turned to CRISPR to genetically engineer organisms in the lab, including rhesus macaques, mice, zebrafish, fruit flies, yeast and some plants. In October, researchers reported setting a record for the most genes edited at once (SN: 11/14/15, p. 6). That record — 62 genes — removed viruses embedded in pig DNA to make pig organs safer for human transplants. Chinese researchers announced the same month that they had successfully edited dogs with CRISPR, producing a female beagle with a mutation that resulted in more muscular thighs than her unedited littermates (SN: 11/28/15, p. 16).

CRISPR has also been on the lips of scientists, environmentalists and regulators because of an application of the technology called gene drives — engineered genes designed to break typical inheritance rules and get passed to nearly all of a carrier’s offspring (SN: 12/12/15, p. 16). For more than a decade, scientists have been attempting to construct effective gene drives with the hopes of eradicating mosquito-borne diseases such as malaria and eliminating populations of invasive species. That process becomes much easier with the development of CRISPR.

In March, researchers reported creating a CRISPR gene drive in fruit flies, and in late November and early December, two teams reported the creation of gene drives that could help eradicate malaria. One of the gene drives essentially turns mosquitoes into vaccine distributors for each other; the second sterilizes female mosquitoes (SN Online: 12/7/15). Great promise comes with these developments, but there are also fears that gene drive–altered organisms could escape the lab and infect wild animals or could run amok in other ways. The debates aren’t anywhere near settled. They have barely begun.