У Шнитке был прямой, без отклонения путь к богу

 

91 год назад родился Альфред Гарриевич Шнитке (1934-1998), российский композитор и музыковед. Из "Переделкинского дневника" публициста Юрия Карякина о нем:

"С Альфредом Гарриевичем меня свел Юрий Любимов. Случилось это в <19>70-х годах (я тогда днями и ночами пропадал на Таганке). Шнитке писал музыку к спектаклям, приходил в театр и тихо, в отдалении сидел на репетициях. Встречались в Юрином кабинете. Недолгие и счастливые беседы.

…Как-то в телеинтервью Шнитке спросили, считает ли он себя гением. В ответ — с обезоруживающей улыбкой и простотой — разве дело в определении? Это не важно. Главное — выразить себя и отдать.

В сентябре 1989 года, когда я лежал с инфарктом в больнице Склифосовского, попросил Иру отвезти Альфреду Гарриевичу только что вышедшую мою книгу «Достоевский и канун XXI века». В ответ Альфред Гарриевич передал мне две только что вышедшие его пластинки с очень дорогими для меня посвящениями:

«Дорогой Юрий Федорович, дай Бог Вам здоровья, чтобы так же появлялись книги и статьи на радость и пользу Вашим читателям (и мне тоже). Альфред Шнитке».

«Дорогой Юрий Федорович, Вы один из тех людей, которые в этих изменениях остались собою (а множество других лишь примкнули к ситуации, внешне предельно изменившись)… Альфред Шнитке».

Как всегда, как каждый из нас, и он — посвящая — преувеличивает десятикратно значение того, кому посвящает. Преувеличивает и свою дружбу, и любовь к нему. Может быть, так и тут? Нет. Но правда и то, что он человек, который физически-музыкально не может быть неискренним. Поэтому для меня это было и наградой и авансом. Какое же право я имею сдаваться?

И когда узнал, что Альфред Гарриевич снова тяжело заболел (второй инсульт), написал ему 24 ноября 1994 года, в день его рождения, письмо:

«Дорогой Альфред Гарриевич!

Думая о Вас, слушая Вас (едва ли не с первого нашего знакомства и до сегодняшнего дня), я всегда чувствовал, но никак не мог вспомнить какой-то мотив, какие-то слова, прямо относящиеся, по-моему, к Вам. А сегодня — вдруг вспомнил. Это — надпись Анны Ахматовой на одной ее поэме („Триптих“), хотя надпись эта относится, конечно, ко всей ее поэзии, ко всей ее музыке, как и к Вашей.

Вот она:

И ты ко мне вернулась знаменитой,

Темно-зеленой веточкой повитой,

Изящна, равнодушна и горда…

Я не такой тебя когда-то знала,

И я не для того тебя спасала

Из месива кровавого тогда.

Не буду я делить с тобой удачу,

Я не ликую над тобой, а плачу,

И ты прекрасно знаешь почему.

И ночь идет, и сил осталось мало.

Спаси ж меня, как я тебя спасала,

И не пускай в клокочущую тьму.

Пусть Ваша музыка, вернувшись к Вам знаменитой, спасет Вас, как Вы ее спасали. Никогда не забуду Ваших добрых слов ко мне в самую тяжелую для меня минуту.

Дай Вам Бог и Ирочке сил. Сердечный всем троим привет от моей Иры и от меня».

И вот он умер. Кто на Руси и в мире заметил, а тем более пережил (ужаснулся, заскорбел) уходом, исчезновением Шнитке? «Все врут календари…» Все компасы врут, все — политические, социальные, только духовно-нравственные — не врут. Если бы помер первый политик в России, или второй, или третий — ох, ах, ух… А когда помер такой духовно-нравственный ориентир, авторитет, то… Повторю: кто заметил?

Я чувствую необходимым для себя сказать Альфреду Гарриевичу, Ире и людям, которые знают и не знают Шнитке. Будет написано неисчислимое количество слов о гениальности его как композитора — в ряду самых великих от Баха до Шостаковича. Тут я не судья.

Я хочу и имею немножко право сказать о нем как о явлении, может быть, абсолютно, беспрецедентно духовном. Да, да, да. Мне это трудно понять — музыкально, — но я это чувствую. Чувствую, что это так, что он соединил — одновременно и невероятно органически и дисгармонически — эпоху трех последних музыкальных веков.

Конечно, насколько я его чувствую и насколько мои малые знания (литературные, конечно) позволяют мне это чувствовать. Это так: наверное, наверное, в этих трех веках (а конечно, дальше и дольше) он был как чудесная рыба в своей воде: конечно, он знал их всех, своих предшественников, обожал их — кумиров не делал, — на них основывался, их цитировал, «лжецитировал» (не помню, кто высказал этот термин), «лжецитировал» иронически, трагически.

Суть: не только и не столько, может быть, дело в том, что умер гениальный композитор, а в том что умерла (ну, конечно, не умерла, умерло телесное) гениальная душа. Гениальный дух. Да, три века музыки, сошедшиеся в нем (особенно в трех последних десятилетиях).

Кто знает Шнитке? Ну произведите опрос… Ответ: ответ будет чудовищным, обескураживающим, обезоруживающим. Маленькие — большие, большие на самом деле! — «кучки» то в Доме композиторов, то в Консерватории нашей и в консерваториях тамошних, но все равно, все равно: кто знает?

Кто переживает эту трагедию как всероссийскую, всегерманскую, всееврейскую, всемирную?

Главное, что он для меня представляет, — это сосредоточение — не взаимоистребляющее, а взаимоугомоняющее. Взаимогармонирующее столь разных, казалось бы, противоположные и даже антагонистические поиски духа.

Еврей, немец, русский. Разнокровье только ускорило его духовное развитие, укрепило его талант.

Католик, святоотцом которого был православный отец Николай из церкви Ивана Воина… У Шнитке был прямой, без отклонения путь к Богу (заметил однажды М. Ростропович).

Каждый художник строит свой храм — но из кирпичиков всей культуры. Шнитке создал свой Собор. Не знаю (невежествен), но кажется мне, что такого невероятного, абсолютно невероятного сочетания в единой точке столь разных культур и не бывало. Четвертая симфония А. Шнитке и есть его Собор.

У каждого композитора была своя Девятая симфония… Бетховен, Малер и вот — Шнитке (свою Девятую он дописал уже очень больной). Она его спасала и удерживала, его, находившегося в безнадежной, абсолютно безнадежной ситуации. Спасала музыка.

Все равно, все равно, что бы человек ни делал, каким бы гениальным «профессионалом» он ни был, все равно, все равно все подытоживается, «резюмируется» в его ЛИЧНОСТИ.

Мягчайший из мягчайших — каких я только знал, — это был кристальнейший из кристальнейших, твердейший из твердейших в своей неуклонной вере в примирение всех заблудшихся «добр». Человек, потрясавший своим абсолютно безыскусственно детским непониманием зла настолько, что поражал этим, пусть на мгновение, самых искушенных специалистов по злу".

https://tinyurl.com/erdrznr9